Лужок Александра Плетнева

Восемьдесят километров от столицы Омского Прииртышья до угнездившейся в березовых лесах, перемежающихся полями, Андреевки - не Бог весть какое расстояние по сибирским меркам, и недавно я побывал у Плетнева в гостях.

В "Литературном энциклопедическом словаре" 1987 года у омского прозаика Александра Плетнева почетное место между его однофамильцем - известным в ХIХ веке критиком и поэтом и Андреем Платоновым, создавшим в русской литературе уже нашего столетия свой особенный, "прекрасный и яростный" мир. Но библиографическая справка об Александре Никитиче, к сожалению, не полна, что, впрочем, объяснимо, поскольку словарь тринадцатилетней давности. Не указано, к примеру, что автор книг "Дивное дело", "Три дня в сентябре", "Отец крестный", "Чтоб жил и помнил" и многих других - лауреат Всесоюзных премий имени Николая Островского и ВЦСПС, а его роман "Шахта" экранизирован в двух сериях на киностудии "Мосфильм" под названием "Тихие воды глубоки". А в 1991 году увидело свет избранное писателя, на гонорар за которое он и приобрел дом в деревеньке Андреевке, что в Любинском районе Омской области. С той поры он и крестьянствует, уезжая из Омска с первым весенним солнцем, а возвращаясь в городскую квартиру уже в нешуточные сибирские морозы.

Не по радио (какого у Плетнева, оказалось, нет, как и телевизора), музыку транслировали, и не он сам, 1933 года рождения, на старости лет увлекся музицированием - играл его одиннадцатилетний внук Никита, позже "щелкнутый" на память во дворе обширной плетневской усадьбы. Он не только, поверьте на слово, одаренный музыкант, что не скрывают его учителя, а еще и начинающий композитор. Дед попросил внука, и Никита исполнил этюд собственного сочинения, унесший меня на короткое время в мое детство.

Встретил меня, не поднимая лая, давний знакомец Зевс, страдающий зимами в городе по сельской воле. Ступив же на крыльцо веранды с распахнутой настежь дверью, я услышал скрипку. И защемило сердце от печальной музыки Свиридова...

- О папе, - ответил серьезный и немногословный мальчик.

- О чем или о ком твоя музыка, Никита? - спросил я.

- А у бабки слезу скрипка вышибает, - сказал Плетнев о жене Надежде Константиновне, уехавшей накануне моего приезда в город проведать внуков старших, дочь Наталью и, конечно же, "новоиспеченную" внучку. И подавил печальный вздох, чтобы не озаботить гостя своими переживаниями за сына в далекой ненашенской сторонушке. А потом, как водится, был стол, заваленный зеленью с огорода сразу за окном кухни, с банками на нем свиной и говяжьей тушенки собственного приготовления, особенно вкусной с жареным картофелем прошлогоднего пока урожая, а еще теплые яйца - оказалось, не из кипятка, а прямо из-под голландских кур, высыпавших к концу застолья из курятника во двор. С длинными шеями и в красно-коричневом оперении, они смахивают на индюков, а не на наших белых или рябых кудлаток, и яйценоскость их выше, как заметил Александр Никитич.

Папа Никиты - сын Александра Никитича и его тезка. У Никиты весной появилась сестра Василия, и сейчас Александр, столяр-краснодеревщик по призванию и профессии, невостребованной у нас, на заработках в Португалии. Я тоже когда-то тосковал по отцу, уезжавшему, правда, не на чужбину, а в командировки, частые у военных медиков, почему, похоже, и вспомнил детство, слушая музыку Никиты. Его учителя вряд ли обманываются в способностях юного скрипача.

- Украли? - не понял я.

- Было двадцать курей, да одна днями пропала, - еще сказал он.

Поросенок Васька, пока я обучение проходил, норовил к курам подкрасться, да Зевс, глаз с него не спускающий, отгонял.

- Сдохла, - пояснил Плетнев. - Купленное по случаю зерно оказалось протравленным, а продавцов и след простыл. Все бы мое пернатое племя полегло, да первая павшая как бы сигнал тревоги подала. Выходил остальных-то. И, оклемавшись, они заработали... "Заработали" - нестись значит хорошо стали. Десять в среднем яиц в день от девятнадцати иностранок - неплохой, между прочим, показатель, а яйца голландок, к сведению, коричневого цвета. Прежде, покупая такие, я думал, что цвет этот от каких-нибудь минеральных или синтетических добавок в корм. Прожорливость заморской птицы поразительная, как и ее неприхотливость. Черви ли, трава, зерно - все склюют и допоздна во дворе поживу ищут - не то что наши, которые в курятник спешат, едва солнце на закат соберется. Но и отдача... Как полопаешь, так и потопаешь, короче. Еще Александр Никитич научил меня определять, насытились ли куры, а от их сытости, опять же, напрямую зависит яйценоскость. Для этого надо зоб потрогать. Как каменный - хорошо, пустой - плохи дела.

- Нельзя, - усмехнулся Плетнев. - Сейчас, конечно, еще мал, но вот подрастет немного - и сожрет за милую душу, если не углядишь. Почему Зевс и начеку. В прошлом году я так трех курей потерял.

- Пусть бы поиграл с голландками, - ляпнул я.

Он ведь насквозь крестьянских корней, как и его родители, переселившиеся в Сибирь с воронежского малоземелья, как и его выжившие в голоде тридцатых и послевоенных лет, не убитые на фронтах Великой Отечественной, не ушедшие по возрасту из жизни братья и сестры, продолжающие жить на земле и землей вроде бы в близких от Омской области Барабинских степях, где Плетнев и родился в полуземлянке, с дерновой крыши которой привязанная рядом лошадь запросто сжевывала траву. Он был тринадцатым из четырнадцати ребятишек в семье барабинских крестьян Плетневых и с двенадцати годочков, сразу после завершения четырехлетки в победном 1945-м, работал наравне со взрослыми мужиками в совхозе. Среднее же образование получил только в 32 года, уже в Приморье, где остался после армии, мечтая, подзаработав в шахте, выучиться на агронома. Шахта же заглотила, без кавычек, на два десятилетия. И он, "печалясь о несбывшейся мечте жить на родине, памятью сердца, воображением как бы переселял себя в детство, в юность, туда, где жил среди любимых людей, трав, хлебов", записывая свои чувства, состояние природы, маленькие радости и большие беды той поры, и в мыслях не смея "выходить в писатели" даже после того, как в Дальневосточном книжном издательстве вышла в свет его первая книжка рассказов "Чтоб жил и помнил". Вот по ней-то уже сорокалетнего Плетнева приняли на Иркутском семинаре молодых и начинающих авторов в Союз писателей, почти насильно отправив затем учиться на Высшие литературные курсы при писательском Литературном институте. "Путевку в литературу", выражаясь тогдашним слогом, ему дали Виктор Астафьев, Евгений Носов и Валентин Распутин...

В прошлом году у Плетнева и на свинью больше было, и бычка он откормил, а в позапрошлом и двух на мясо сдал. Нынче не решился - возраст, и с кормами туго, и с деньгами весной в обрез было. Да и, главное, сын-тезка за тридесять земель, а без его помощи и машины такое хозяйство не поднять. Помимо-то живности у Плетнева земли 58 соток. На двенадцати картофель уже отцвел, семь - под огородом, сколько-то, не считал, под цветами, березками да кустами сирени, а еще лужок в тридцать соток. Первый укос костра и люцерны с него дал полторы тонны сена, а в прошлую осень Александр Никитич выручил за восемь центнеров 300 рублей. Какое-никакое, а подспорье к его с женой не очень-то богатым пенсиям. Нынче, поскольку скармливать сено некому, приработок будет выше даже уже по заготовленному сену, а впереди, если солнце не выжжет травы, как уже выжгло двести гектаров пшеницы на Большемогильном отделении колхоза "Заря", в структуре которого и Андреевка, еще минимум укос. Но материальная выгода от лужка - это только следствие: не пропадать же травам! Лужок за плетневским подворьем - как окошко в его детство, отрочество и юность.

- Поздно! - сказал Александр Никитич. - Никто не поверит в Бога теперь. Ко мне приехала вдова Чертова (омский поэт и крупный предприниматель, жертва заказного убийства. - Н. Б. ). Привезла сборник стихов (мужа, посмертный - Н. Б.). Она курирует в Большекулачье церковь. Я спросил: "Хлынул народ в церковь?" - "Никто не идет". Только делают вид, что все стали религиозными, и чем больше ходили в партийных, тем больше стали показывать себя верующими. Восстановление храмов? Да это черная дыра. Храм Христа Спасителя строил весь народ, а теперь сатана строит. Это копия, она ничего не стоит... (Здесь процитирована стенограмма выступления Александра Плетнева на пленуме, а дальше то, о чем я написал в своем изложении чуть выше - Н. Б.).

На пленуме Союза писателей России, проходившем в Омске в 1997 году, Плетнев испортил его участникам всю, как говорится, обедню, заявив, что нынешние "инженеры человеческих душ" страшно далеки от народа и что нужно строить не церковные храмы, а детские сады, детские дома, больницы. До него все выступавшие говорили красивые, но пустые речи о возрождении России через, скажу мягко, религию.

Сейчас Александр Никитич приступает к новой повести, выношенной в Андреевке.

Зал, битком набитый неписателями, взорвался аплодисментами, а устроители и официальные участники пленума кривили лица и губы. Один из них, сидевший неподалеку от меня, крупный телом и когда-то действительно крупный писатель, шепнул раздраженно своей соседке-москвичке: "Исписался, видно, Никитич, вот и рвет и мечет..." В местной писательской организации пошли еще дальше, обозвав Плетнева на одном из своих собраний графоманом, хотя перед этим как раз заглазно обвиняли его опять же в том, что он не пишет: "Исписался!" Для омских строчкогонов что "не пишет", что "не печатается" - одно и то же. А вот что Плетнева просто-напросто НЕ ПЕЧАТАЮТ - об этом они якобы ни слухом ни духом не ведают. Александр Никитич всегда особняком держался в современной русской литературе, имея на все, происходящее вокруг, свое, отличное от других, суждение, и нынешняя его проза не пришлась по вкусу ни "демократам", ни "патриотам". Исключением стал главный редактор "Сибирских огней" Виталий Зеленский, опубликовавший в первом номере журнала за этот год многострадальный (четыре года не мог пробиться к людям) рассказ Плетнева "Тихое помешательство" - о расслоении крестьянства на кулаков и батраков и безмолвствующем даже на вопиющие несправедливости, как всегда, народе. Художественная правда и сила этого произведения объемом в печатный лист многим станет костью в горле. А сколько сострадания к Просто Людям в рассказе - плачешь, читая. Талант Плетнева за последние годы выкристаллизовался, вплотную приблизившись к бунинскому. Литературным событием конца ХХ века, уверен, станет его роман "Лицедейка", писавшийся больше десяти лет за письменным столом зимами в городской его квартире, а с весны до поздней осени - то на колене, то на березовой чурке во дворе, то в одной из комнатенок в его деревенском домике...

Мы сидим на крыльце веранды, и я курю как бы украдкой, пуская дым в сторону от Плетнева - он давно бросил курить: больное сердце, да и диабету, наверное, никотин противопоказан, а он старательно делает вид, что не замечает моего курения...

- О чем она, Александр Никитич, если не секрет?

В прошлом году у Плетнева погиб на чеченской войне внучатый племянник - внук брата, живущего в Новосибирской области, там, где Барабинские степи.

- Да о том же Василии Соломоденко, жившем по соседству и ушедшем контрактником на чеченскую войну. Я думал, навсегда, а на днях встречаю его брата: "Как там Василий, пишет что?". И услышал от него, раззявя рот от удивления: "Да вернулся он, дома сидит...". Ясно, подался проведать служивого. Так он такое порассказал! - У Плетнева даже дыхание перехватило. - Не поймешь, говорит, кто с кем воюет: то ли Россия с Чечней, то ли Чечня с Чечней, то ли Чечня с Россией, то ли Россия с Россией. Он прямо из Грозного вернулся, а не понял ничего. Жили, рассказал, в военном городке, как в крепости. Днем еще нос можно высунуть, а ночью и во двор по нужде не выйдешь: враз снайпер снимет. Горшки на ночь у каждого контрактника под кроватью. Военные начальники от малых до больших звезд полупьяные, патроны выдаются штуками, а наши расхваленные автоматы ничто - пукалки! - по сравнению с чеченскими: у тех и пули тяжелее, любой бронежилет пробивают, и дальность боя выше. Не воюем, говорит, а смерти ждем. Нас в Грозном щелкают, как куропаток, а в ответ, извини, и пукнуть не смей. Один наш снял снайпера, уложившего с десяток однополчан, так ему восемь лет срока дали: несовершеннолетним чеченский "кукушонок" оказался. И воровство, говорит, мародерство повсеместное. Если кто и воюет из русских ребят, так в горах. Надоело Василию нашему это мудачество, и он к полковому командиру: "Отправьте в действующую часть!" Ну, тот и "отправил" - в комендатуру: мол, психологически износился контрактник, списать его к чертовой матери!

Александр Никитич долго молчит, но ответ вовсе не тот, какой я ожидал:

- А вы-то, Александр Никитич, что думаете о чеченской войне? - решаюсь я, прямо скажем, на неделикатный вопрос.

И мы долго молчим уже вдвоем.

- Пока будут военные, будут и войны. Особенно в России, сейчас агонизирующей, как когда-то СССР, а может, сдается мне, и похуже.

Зевс, изнуренный жарой, выползает из кустов сирени, пробитых лучами вставшего над трубой солнца, и растягивается в нашей тени, положив морду с умными глазами на драные калоши подле крыльца.

В калитку входит было невысокий крепкий мужичок лет шестидесяти, но, увидев, что хозяин дома не один, уходит, бросив: "Загляну попозже..." - Вадим Борисович Феденякин из Шахтинска, что под Карагандой, - заочно знакомит меня Плетнев с ушедшим несолоно хлебавши. - Тоже шахтер, а в нашей Андреевке его зовут Переселенцем. Купил здесь домишко, выйдя на пенсию. Но за пенсией ездит в Казахстан. Она у него почему-то, если перевести на доллары, выше моей, тоже шахтерской, но российской, раза в четыре, - усмехнулся. - Как и об этом не написать?

- И вот про эти калоши обязательно напишу. Мне их наша соседка, называет имя без фамилии, - на память оставила, меня обув, говоря по-нынешнему.

У Плетнева непонятно для меня враз поднимается настроение, он смеется:

- А пришла пьяненькой денег занять, а денег нет. Вот и ушла в моих почти новых - за бутылку самогона махнет. Я ее на другой день стыдить, а она крестится: "Видит Бог, Александр Никитич, в своих от тебя ушла!.." А сама уже босая, однако рвань эту обратно не принимает. "Не мои!" - вновь крестится! Крещеная, конечно, но неверующая, потому и крестится, не боясь гнева Божьего за ложь. Другая, опять без фамилии - вчера бутылку подсолнечного масла стянула со стола на веранде. В окно, должно быть, увидела, а я в это время в огороде был, а может, в доме скрипку Никиты слушал. Мне уж соседи потом донесли. А я и пристыдить ее не посмел. Не пойман, во-первых, не вор, а главное, с дочкой она была. Дочка, вот что худо, все это видела, да, может, не осознает пока, что ее мамка делает. Но осознает ли, подросши? Лишь бы она это масло тоже на самогон не сменяла, - вздыхает Плетнев.

- Как это? - не понимаю я.

- Душа моя перепахана, Колюшка, - роняет, как невидимую слезу, свой ответ Александр Никитич.

- А лужок-то, Александр Никитич, не у тебя ли, как в рассказе "Тихое помешательство", новорусский кулак Закутов перепахал? - вновь забываю я о деликатности.

"Господи, - думал я, отгостевав и возвращаясь домой, - Господи, почему рядом с Плетневым вспомнились мне самые близкие и родные для меня люди? Не потому ли, что теперь никого ближе Плетнева у меня не осталось (хотя есть дочь, жена, брат) - ближе по душе, а не по семейности или крови? И если вдруг не к кому станет ездить в гости, "неужели жизнь моя окажется нужна только мне самому и только затем, чтоб однажды обмереть от восторга перед красотою зарева неба и земли где-нибудь на росной опушке степной рощицы? Неужели за один этот краткий восторг стоило платить бесконечными нравственными и физическими страданиями?" "Стоило, говорю себе, стоило", - утверждает самый, пожалуй, совестливый писатель моего и нашего времени, которое Андрей Платонов вряд ли бы назвал прекрасным, но что оно по-прежнему яростное - без сомнения. Вот только как-то по-другому...

Колюшкой меня только моя бабушка Маня называла, царствие ей небесное, а после нее, преставившейся на 97-м году жизни шесть лет назад, стал вдруг называть также Плетнев, годящийся мне не в деды, а в отцы, хотя мой, Василий Васильевич, упокой, Господи, его душу, 1929 года рождения, постарше Александра Никитича был бы.

Фото В. Крузмана.

На снимке: Александр Плетнев слушает скрипку внука.

Будни омских контролеров.

Пострадали 870 тысяч омичей.

И по нефти и по газу выполняются заказы.

Анатолий Леонтьев "Наш институт единственный в мире готовит инженеров-танкистов.

Виртуальная открытка - дешево и сердито.

Главная Экономика

0.0131

© h8records.ru. Администрация сайта: 8(495)795-01-39 гудок 160121.
Копирование материалов разрешено при условии ссылки на сайт h8records.ru.